«Голод на Кубани» - странное словосочетание. Житница России, освоенная казачеством в конце XVIII – XIX веках в условиях военного закрепления южных рубежей государства, Кубань пережила немало лиха, но такой массовый голод здесь случился однажды – в 1932-1933 гг., на завершающем этапе «сплошной коллективизации». Он охватил и другие зерновые регионы - Нижне-Волжский край, Центрально-Черноземную область, Дон, Украину, Казахстан… Историки справедливо рассматривают голод как порождение аграрного кризиса и беспощадной политики хлебозаготовок, посредством которой сталинское правительство решало задачи форсированного развития тяжелой промышленности, индустриализации страны.
К началу 1930-х годов производительные силы сельского хозяйства в СССР были существенно подорваны насильственной коллективизацией и раскулачиванием. Значительное количество колхозов распалось, а наиболее крепкие хозяйства единоличников были разорены и выселены. Усугублялись и чисто экономические проблемы: в системе планирования, распределения, методике расчета урожайности, раскладах налогообложения и т. д. Неурожайные, засушливые годы в этих условиях неизбежно вели к катастрофе всей системы хлебозаготовок, срыву экспортных поставок зерна, усугублению и без того тяжелого положения в снабжении продовольствием городов. Но эти и другие объективные и субъективные обстоятельства трактовались партийным руководством страны однозначно – как саботаж классового врага. Показательно в этом отношении выступление Л. М. Кагановича (секретаря ЦК ВКП(б), с декабря 1932 г. – заведующего сельскохозяйственным отделом ЦК) на расширенном заседании бюро Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) 23 ноября 1932 г. Процитируем его слова по академическому изданию «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы» (Т. 3. Конец 1930-1933. Москва, 2001. С. 549-553):
«Нам, представителям ЦК, - рассказывал докладчик о своей поездке в Северо-Кавказский край и на Кубань в частности, - удалось объехать районы, побывать в станицах-селах, детально ознакомиться с работой колхозов, совхозов и МТС, посетить собрания станичных партячеек, колхозников, единоличников, побеседовать в одиночку со многими коммунистами, колхозниками, единоличниками. На местах буквально руками можно прощупать саботаж сева и заготовок, организованный кулацкими элементами. Кулацкая идеология проникла не только в ряды единоличников, но захватила часть колхозников и даже часть коммунистов… На селе, особенно на Кубани, еще остались представители кулачества. Они нами разбиты, потрепаны, потеряли прежнюю мощь, но еще живы. Живы и пытаются использовать всякий наш промах для своей агитации, для разложения колхозов, для организации сопротивления пролетарскому государству. Это, во-первых, часть невыселеных кулаков, во-вторых, - зажиточные крестьяне, перерастающие в кулачество и тесно смыкающиеся с ним; в-третьих, сбежавшие из ссылки и скрывающиеся у своих родственников, а порою и у «сердобольных» членов партии, имеющих партийный билет в кармане, а на деле являющихся предателями рабочего класса. И, наконец, представители буржуазной, белогвардейской, казаческой интеллигенции (а ее много в больших кубанских станицах, в одной ст. Полтавской насчитывается свыше 400 чел. интеллигенции, из них многие с белогвардейским прошлым)…»
В этом же выступлении докладчик привел пример, как следует поступать с «изменившими» коммунистами:
«Например, в колхозе им. Первой Конной – ст. Отрадная Тихорецкого района секретарь ячейки Котов ночью собрал коммунистов и предложил раздать значительную часть хлеба колхозникам, не записывая в книги ни обмолота, ни розданного хлеба. А тем, кто проговорится о такой раздаче, он пригрозил, что пристрелит. Чем такой поступок не измена делу партии, не контрреволюция? Котов и Котовы поступают как провокаторы, используя свое звание членов партии для того, чтобы поссорить колхозников с Советской властью. Краевой суд правильно поступил, приговорив Котова к расстрелу…».
Следует отметить, что меры борьбы с контрреволюцией, законодательно оформленные, имели к началу 1930-х годов обширную практику. Суровые наказания, вплоть до высшей меры, предусматривались за контрреволюционные преступления статьей 58 УК РСФСР. Статья 61 УК РСФСР в редакции, принятой 28 июня 1929 г., устанавливала наказания – от штрафа (в пятикратном размере от недоимок) либо принудительных работ до лишения свободы с конфискацией имущества и «с выселением из данной местности или без такового» - за отказ от выполнения общегосударственных заданий или работ, имеющих общегосударственное значение. Статьи 111 и 112 УК РСФСР определяли наказания в виде принудительных работ, увольнения и лишения свободы за бездействие должностных лиц, халатное отношение к обязанностям: причинение имущественного ущерба, медленность в производстве дел и другие служебные упущения.
Репрессивный механизм в стране работал безостановочно, перемалывая огромные массы населения, однако для решения задач резкого форсирования хлебозаготовок в 1932 году были изобретены новые карательные меры, беспрецедентные по дикости и жестокости.
7 августа 1932 г. ЦИК и СНК СССР приняли постановление «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности», получившее название – «закон о пяти колосках». За любое хищение социалистической собственности, даже самое малое, устанавливалось наказание 10 лет тюрьмы или расстрел. Прежде всего это постановление было нацелено на решение проблемы хлебозаготовок, положение с которыми к осени 1932 г. стало катастрофическим.
По сравнению с предыдущим неблагоприятным 1931-м годом, когда засуха поразила северо-восток страны, валовый сбор хлебов в 1932 году в целом был больше. Однако по районам Северного Кавказа, Нижней Волги и Украины, где засуха случилась летом 1932 г. (а дожди пошли в разгар уборочных работ, губя и без того скудные урожаи), обнаружилось все нарастающее отставание в сдаче хлеба….
